Флешмоб

Мне тоже перепал флешмоб
Кто смелый - отмечается в комментариях и потом целую нелелю постит у себя персонажа, с которым он у меня, оказывается, ассоциируется.(с)
От  Podnebesnaya66 мне достался раннеанбушный Итачи.

День 1

День 1. Любимый арт с Итачи АНБУ

День 2

День 2

День 3

День 3

День 4

День 4.Много-много Итачи
by きじ@Lady

День 5

День 5

День 6

День 6. С Шисуи

День 7, он же последний. С отото.

запись создана: 22.04.2013 в 17:42

@темы: флешмоб, Учиха, арт, Naruto

---

10.12.2011 в 17:57

Пишет  PsychologistN:

Делюсь прекрасным
Потрясающий рассказ великого мастера фентези Рэя Бредбери. Весьма рекомендую к прочтению.

Рэй Бредбери
Человек в рубашке с тестами Роршаха
The Man in the Rorschach Shirt
1966

Брокау...
Что за великолепная фамилия!
Лает, рычит, тявкает, во всеуслышанье объявляет: Иммануэль Брокау!
Великому психиатру, смело ходившему по волнам житейского моря и не соскользнувшему в них ни разу, подходит как раз такое имя.
Мелко смелите учебник по психоанализу, бросьте в воздух горсть получившегося порошка, и все студенты чихнут:
- Брокау!
Что же такое с ним произошло?
А просто однажды, как в виртуозно выполненном цирковом трюке, он пропал без следа.
Погас свет, освещавший творимые им чудеса, и в наступившем полумраке сжатые пружины угрожали распрямиться. Психотические кролики грозили оказаться в пустых до этого цилиндрах. Дым выстрелов втягивался назад в дула. Все замерли в ожидании.
Десять лет - но от него ни малейшего звука. Дальше - тоже ни звука.
Будто с криком и хохотом бросился в пучину Атлантики. Только зачем? На поиски Моби Дика? Чтобы, найдя там эту огромную тварь, подвергнуть ее психоанализу и выяснить, что имела она против Безумного Ахава? [Персонаж романа американского писателя Г. Мелвилла (1819 - 1891) "Моби Дик, или Белый кит".
Кто знает?
В последний раз, когда я его видел, он бежал в сумерках к самолету, а далеко позади него на темнеющем аэродроме слышались голоса его жены и шестерых шпицев.
- Прощайте навсегда!
Этот радостный крик прозвучал шуткой. Но на другой день я увидел, как срывают с дверей приемной золотые листья его имени, как выносят в дождь и отправляют на какой-то аукцион на Третьей авеню его огромные, похожие на толстых женщин кушетки.
Итак, этот гигант, в котором были уложены слоями в неописуемый армянский десерт Ганди, Моисей, Христос, Будда и Фрейд, провалился сквозь дыру в облаках. Для того, чтобы умереть? Или жить в безвестности?
Прошло десять лет после того, как он исчез, когда я ехал однажды на автобусе мимо красивейших ньюпортских пляжей, в Калифорнии.
Автобус остановился. В него вскочил и, как манну небесную, ссыпал звенящую мелочь в кассовый ящик человек лет семидесяти. Я посмотрел на него со своего места у задней двери и от изумления открыл рот: да ведь это, клянусь всеми святыми, Брокау!
И в самом деле, это был он. Высился, как явившийся народу бог, бородатый, благожелательный, величественный, или как епископ, всепонимающий, веселый, снисходительный, всепрощающий, возвещающий истину, наставляющий на путь истинный - отныне и навсегда...
Имманузль Брокау.
Но не в обычном темном костюме, нет.
Словно служитель некоей гордой новой церкви, он был облачен в светлые шорты, в мексиканские сандалии из черной кожи, в бейсбольную шапочку лос-анджелесской команды "Доджеров", французские темные очки и...
Рубашку! О боже, какая это была рубашка!
Буйство линий и красок, сочные вьющиеся растения и будто живые мухоловки, настоящий шедевр поп- и оп-искусства с беспрерывно меняющимся рисунком, и повсюду рассыпаны, как цветы, мифологические звери и символы!
И эта рубашка с открытым воротом, которой, казалось, не было конца, хлопала на ветру, как тысяча флагов в шествии объединенных, хотя и страдающих неврозами наций.
Доктор Брокау надвинул бейсбольную шапочку на лоб, снял темные очки и, окинув взглядом полупустой автобус, медленно двинулся по проходу. То и дело он останавливался, поворачивался в одну сторону или в другую и каждый раз что-то говорил вполголоса - то какому-нибудь мужчине, то женщине, то ребенку.
Я уже собирался его окликнуть, когда услыхал, как он говорит:
- Ну, что ты на моей рубашке видишь?
Мальчика, к которому обратился доктор, рубашка ошеломила, как цирковая афиша - он растерянно моргал.
- Лошадей! - вырвалось наконец у него. - Танцующих лошадей!
- Молодец! - Доктор заулыбался, хлопнул его по плечу и пошел по проходу дальше. - А вы, сэр?
Молодой человек, захваченный врасплох неожиданностью вопроса, ответил этому пришельцу с какой-то летней планеты:
- Я? Облака, разумеется.
- Кучевые или дождевые?
- М-м... не грозовые, во всяком случае. Барашки-облака, как руно.
- Хорошо!
Психиатр сделал еще шаг или два.
- А вы, мадемуазель?
- Серферов! - И юная девушка вгляделась еще пристальней. - Вот волны, высокие-высокие. А это доски для серфинга. Как здорово!
И так продолжалось дальше, и каждому шагу великого человека сопутствовал смех, и смех этот становился все заразительней и превратился наконец в рев общего веселья. Первые ответы слышало уже не меньше дюжины пассажиров, и игра захватила всех. Например, эта женщина увидела на рубашке небоскребы! Доктор посмоттрел на нее хмуро и недоверчиво, доктор моргнул. А вон тот мужчина увидал кроссворды. Доктор пожал ему руку. Этот ребенок увидел зебр в африканской саванне, но не настоящих, будто мираж. Доктор шлепнул по зебрам, и они запрыгали, как живые! А вон та старая женщина увидела полупрозрачных Адамов и туманных Ев, изгоняемых из едва различимых райских кущ. Доктор присел с ней рядом, они зашептались яростным шепотом, а потом он вскочил и двинулся дальше. Старая женщина видела изгнание из рая? Зато эта, молодая, видит, как Адама и Еву приглашают туда вернуться!
Собаки, молнии, кошки, автомобили, грибовидные облака, тигровые лилии-людоеды!
С каждым новым ответом взрывы смеха становились все громче, и наконец оказалось, что хохочут все пассажиры. Этот замечательный старик был чудом природы, удивительным явлением, необузданной волей Господа, соединившей нас, разделенных, воедино.
Эскалаторы! Экскаваторы! Будильники! Светопреставления!
Когда он вскакивал в наш автобус, нам, пассажирам, друг до друга не было никакого дела. Но теперь будто невиданный снегопад засыпал нас и стал темой всех наших разговоров, или как будто авария в электросети, оставив без света два миллиона квартир, свела всех нас вместе, и теперь мы добрососедски болтали, пересмеивались, хохотали и чувствовали, как слезы от этого хохота очищают не только наши щеки, но и души.
Каждый новый ответ казался смешнее предыдущего, и под невыносимой пыткой смеха никто из нас не стенал громче, чем этот высоченный врач-кудесник, врач, просивший, получавший и распутывавший на месте все колтуны нашей психики. Киты. Водоросли. Зеленые луга. Затерянные города. Невиданной красоты женщина. Он останавливался. Поворачивался. Садился. Вставал. Рубашка неистовствующих цветов и образов раздувалась, как парус, и вот наконец, высясь уже надо мной, он спросил:
- А что видите вы, сэр?
- Доктора Брокау, конечно!
Его смех оборвался, словно в старика выстрелили. Он сдернул с носа темные очки, снова водрузил их на нос и схватил меня за плечи, будто хотел поставить в фокус.
- Это вы, Саймон Уинслос?!
- Я, конечно! - и я рассмеялся. - Боже мой, а я-то думал, что вы уже много лет как умерли! Что вы тогда затеяли?
- Затеял? - Он крепко-крепко сжал и потряс обе мои руки, а потом, играючи, легко побарабанил кулаками по моим плечам и щекам. И, глядя сверху на акры ниспадающей с его плеч рубашки, взорвался громким, исполненым снисхождения к себе смехом. - Что затеял? Ушел на покой. Собрался. В одну ночь улетел за три тысячи миль от места, где вы в последний раз меня видели... - Дыхание его, пахнувшее мятными лепешками, согревало мне лицо. - И теперь, здесь, больше известен как - послушайте! - "человек в рубашке с тестами Роршаха".
- В какой, какой рубашке? - воскликнул я.
- В рубашке с тестами Роршаха.
Легко, как воздушный шарик, он опустился на сиденье рядом со мной.
Я сидел, ошеломленный, утратив дар речи.
Мы ехали вдоль берега синего моря под ослепительным летним небом.
Доктор смотрел вперед и словно читал мои мысли в огромных голубых письменах, начертанных среди облаков.
- Почему, спрашиваете вы, почему? Как сейчас вижу ваше лицо, такое изумленное, на аэродроме много лет назад - в День Моего Отъезда Навсегда. Моему самолету следовало называться "Счастливым Титаником" - на нем я навсегда канул в небо, где никто не оставляет следов. И однако вот он я, перед вами, настоящий, во плоти - ведь так? Не пьяный, не полоумный, не разрушенный скукой безделья или возрастом. Как, каким образом, почему?
- Да, - сказал я, - в самом деле, почему вы ушли на покой, когда все было так удачно? Профессиональный престиж, репутация, деньги. Не было и намека на какой-нибудь...
- ...скандал? Ни малейшего! Так почему, хотите вы знать? Да потому, что этому старому верблюду сломали не один, а целых два горба, и каждый из горбов сломала соломинка. Их было всего две, этих удивительнейших соломинок. Горб номер один...
Он умолк. Глянул на меня искоса из-под темных очков.
- Как в исповедальне, - заверил его я. - Никому ни слова.
- Как в исповедальне... Хорошо. Благодарю вас.
Автобус ехал, и его мотор негромко гудел.
И, как это гудение, голос доктора звучал то тише, то громче.
- Вы ведь знаете про мою фотографическую память? Благословенную, проклятую, всезапечатлевающую? Все, что говорил, видел, делал, трогал, слышал, я могу мгновенно в ней оживить - даже через сорок, пятьдесят, шестьдесят лет. Все, все здесь.
Он мягко провел по вискам пальцами обеих рук.
- Сотни историй болезни, проходивших через двери моей приемной изо дня в день, из года в год. И ни разу не обращался я к записям, которые делал во время приема. Я довольно рано обнаружил, что в любой момент могу прокрутить любую из них у себя в голове. На всякий случай, конечно, все беседы с больными записывались также и на магнитофон, но потом я этих записей никогда не прослушивал. Вот вам арена, на которой развернулись последующие ужасные события. А именно: однажды, на шестидесятом году моей жизни, очередная пациентка произнесла неразборчиво какое-то слово. Я попросил ее повторить его. Почему? Да потому, что вдруг почувствовал, как в моих полукружных каналах что-то шевельнулось - будто где-то глубоко-глубоко открылись какие-то клапаны и впустили свежий прохладный воздух. "Веру", - сказала она. "Но ведь, по-моему, сперва вы сказали "зверя"?" - "Да нет же, доктор, "веру"!" Одно слово. Один камешек покатился вниз. А за ним - лавина. Ибо я перед этим вполне отчетливо слышал, как она заявила: "Он будил во мне зверя", а это может быть связано с сексуальностью, не так ли? На самом же деле она, оказывается, произнесла: "Он будил во мне веру" - а это, вы наверняка согласитесь, уже совсем другая, куда более спокойная история. В ту ночь я не мог заснуть. Курил, смотрел из окон на улицу. В голове, в ушах была какая-то странная ясность, будто я только что избавился от простуды тридцатилетней давности. Я сомневался в себе, в своем прошлом, в своем рассудке, и когда в три часа этой безжалостной ночи прикатил на машине к себе в приемную, мои худшие опасения оправдались: беседы с сотнями больных в том виде, в каком я их запомнил, не совпадали с их текстом, записанным на пленку или отпечатанным на пишущей машинке моей секретаршей!
- Вы хотите сказать...
- Я хочу сказать, что когда я слышал "зверя", на самом деле говорилось "веру". "Немой" был на самом деле "зимой". "Бык" был "штык", и наоборот. Говорили "пастель", а я слышал "постель". "Спать" было "стлать". "Класть" было "красть". "Лапы" на самом деле были "шляпы". "Круп" был всего лишь "груб". "Сатана" был всего-навсего "сутана". "Секс" был "тэк-с", или "бокс", или - бог свидетель - "контекст"! "Да" - "туда". "Нет" - "лет". "Печь" - "течь". "Длинный" - "тминный". "Кожа" - "рожа". Какое слово ни возьми, я их все слышал неправильно. Десять миллионов дюжин нерасслышанных слов! Я в панике листал свои записи! О превеликий боже! Столько лет, и столько людей! "Святой Моисей, Брокау, - бил я себя в грудь, - так давно ты сошел с Горы, и все эти годы слово Господа было как блоха в твоем ухе! И вот теперь, на исходе дня, ты, мудрый и старый, надумал вновь обратиться к своим каменным скрижалям, на которых писала молния - и увидел, что твои законы и заветы совсем не те!" В эту ночь Моисей покинул свой храм. Я бежал во тьме, разматывая клубок своего отчаянья. Приехал поездом в Фар-Рокауэй - может быть, потому, что это название звучит так жалостно. Побрел вдоль мятущихся волн, равных по силе только мятущимся чувствам в моей груди. "Как, - рвалось из меня, - как мог ты, даже об этом не подозревая, прожить жизнь полуглухим? И узнать об этом только сейчас, когда, по какой-то счастливой случайности, эта способность к тебе вернулась - ну как, скажи, как?!" Но ответом мне был только подобный грому удар волны о песок. Вот и все о соломинке номер один, сломавшей горб номер один этому странному верблюду в образе человеческом.
Наступило молчание.
Мы ехали, автобус покачивался. Он катился по прибрежной золотистой дороге сквозь ласковый ветерок.
- А соломинка номер два? - тихо спросил я наконец.
Доктор Брокау сдвинул на лоб свои французские темные очки, и солнце, в них преломившись, покрыло стены автобусной пещеры блестками рыбьей чешуи. Мы смотрели, не отрываясь, на плавающие радужные узоры, он - сперва безразлично и лишь потом с улыбкой легкой заинтересованности.
- Зрение. Видение. Фактура. Деталь. Разве это не удивительно? Не ужасно - в том смысле, что за этими словами стоит нечто истинно ужасное? Что такое зрение, видение, прозрение? Действительно ли хотим мы все видеть?
- Конечно, хотим! - воскликнул я.
- Бездумный ответ юнца. Нет, дорогой мой мальчик, не хотим. В двадцать - да, тогда нам кажется, что мы хотим все видеть, все знать, всем быть. Когда-то так казалось и мне. Но глаза у меня были с детства слабые, я полжизни провел у окулистов - подбирал стекла. И вот занялась заря контактной линзы, и я решил: обзаведусь этим прозрачным чудом со слезинку величиной, этими невидимыми дисками! Совпадение? Или действовали какие-то скрытые психосоматические связи? Так или иначе, но контактные линзы появились у меня в ту же самую неделю, когда исправился мой слух! Возможно, сработала взаимозависимость духа и тела, но не толкайте меня к поспешным выводам. Знаю одно: малюсенькие кристально чистые контактные линзы для меня выточили, я вставил их в свои слабые младенчески-голубые глаза, и - voila! [Здесь: "Вот вам, пожалуйста!" (фр.)] Так вот, оказывается, каков мир! Вот каковы люди! И, помоги нам Господи, каковы грязь и бесчисленные поры на человеческой коже. Саймон, - сказал он с тихой скорбью, закрыв на мгновенье глаза за темными стеклами, - задумывались ли вы, знали ли вы, что люди - это прежде всего поры?
Он умолк, чтобы дать мне время осознать смысл сказанного.
Я задумался.
- Поры? - произнес я наконец.
- Да, поры! Но кто об этом думает? Кто потрудится взглянуть? Однако я, моим вновь обретенным зрением, увидел! Тысячу, миллион, десять миллиардов - пор. Больших, маленьких, бледных, темно-красных. Каждую и на каждом. Люди на улицах, люди в автобусах, в театрах, в телефонных будках - одни поры и почти ничего другого. Крошечные на маленьких женщинах. Огромные на больших мужчинах. Или наоборот. Столь же многочисленные, как пылинки в тлетворной пыли, которая в предвечерние часы скользит, клубясь, по солнечному лучу в нефе церкви. Поры... Завороженный ими, я начисто позабыл обо всем остальном. Я таращился не на глаза, губы или уши прекрасных дам, а на кожу их лиц. Не на то ли следует смотреть мужчине, как внутри этой нежной плоти, похожей на подушечки для булавок, поворачиваются шарниры скелета? Разумеется! Так нет же, я видел только терки и кухонные сита женской кожи. Красота преобразилась в Гротеск. Переводя взгляд, я словно переводил в своем треклятом черепе объектив двухсотдюймового паломарского телескопа. Куда бы я ни повернулся, я повсюду видел изрытую метеоритами Луну в наводящем ужас сверхкрупном плане! А сам я? О боже, бритье по утрам превратилось для меня в утонченную пытку! Я не мог оторвать глаз от своего утраченного лица, испещренного, словно поле битвы, воронками от снарядов. "Проклятье, Иммануэль Брокау, - стенал я, будто ветер на крыше, - ведь ты Большой Каньон в полуденный час, апельсин с миллиардом бугорков и впадин, гранат, с которого сняли кожуру!" В общем, контактные линзы сделали меня пятнадцатилетним. То есть болезненно чувствительным, непрерывно терзающим себя клубком сомнений, страха и абсолютного несовершенства. Ко мне вернулся и начал меня преследовать прыщавый и неуклюжий призрак худшего в жизни возраста. Теперь я валялся по ночам бессонной развалиной. "Имей ко мне жалость, второе отрочество!" - причитал я. Как мог я жить таким слепым так много лет? Да, слепым, и знал это, и всегда утверждал, что это не важно. Двигался по свету на ощупь, страстный миопик, не видя из-за близорукости ни ям, ни трещин, ни бугров ни на других, ни на самом себе. А теперь, прямо на улице, меня переехала реальность. И эта реальность была поры. Я закрыл глаза и погрузился в сон на несколько дней. А потом сел в постели и, широко открыв глаза, объявил: "Реальность еще не все! Я отвергаю поры. Объявляю их вне закона. На их место я ставлю истины, которые мы постигаем интуитивно или сами создаем для себя, чтобы ими жить". Ради них я пожертвовал глазами. Отдал контактные линзы садисту-племяннику, которого в жизни больше всего радовали свалки, прыщавые люди и волосатые твари. Снова нацепил свои старые, не дающие полной коррекции очки. И опять оказался в мире нежных туманов. Видел достаточно, но не больше, чем мне нужно. Видел, как прежде, людей-призраков, которых снова можно было любить. По утрам на меня опять глядел из стакана такой я, с которым я мог лечь в одну постель, которым мог гордиться и который мог быть моим приятелем. Я начал смеяться, день ото дня все счастливее. Сперва тихо. Потом во весь голос. До чего же, Саймон, забавная штука жизнь! Из суетности мы покупаем линзы, которые видят все - и все теряем! А отказавшись от какой-то частицы так называемой мудрости, реальности, истины, мы получаем взамен жизнь во всей ее полноте! Все ли знают это? Писатели - знают! В романах, рожденных интуицией, правды больше, чем во всех когда-либо написанных репортажах! Однако совесть мою раскололи две глубокие трещины, и мне о них поневоле пришлось задуматься. Мои глаза. Мои уши. "Святая корова, - сказал я себе, - тысячи больных побывали в моей приемной, скрипели моими кушетками, ждали эха в моей дельфийской пещере, и подумать только, какая нелепость: я никого из них не видел ясно, и так же плохо их слышал! Какой была на самом деле мисс Харботл? А старый Динсмюир? Какого цвета, вида, величины была мисс Граймс? Действительно ли мисс Скрэпуайт, возникшая вдруг возле моего бюро, видом и речью была как египетская мумия?" Об этом мне оставалось только гадать. Две тысячи дней густого тумана скрывали от меня моих потерявшихся детей, которые для меня были всего лишь голосами - зовущими, слабеющими, замолкающими. О боже, так я, оказывается, ходил по базарам и не знал, что ношу на спине плакат "СЛЕПОЙ И ГЛУХОЙ", и люди подбегали, швыряли монеты в шляпу, которая была у меня в руках, и отбегали исцеленными! Да, исцеленными! Ну разве не удивительно это, разве не странно? Исцеленными старым калекой без руки и без ноги. Как же так? Каким образом, не слыша их, я каждый раз говорил именно то, что было нужно? Какие на самом деле были эти люди? Мне никогда этого не узнать. И еще я подумал: в городе сотня известных психиатров, которые прекрасно видят и слышат. Но их пациенты бросаются в море во время шторма, или ночью прыгают в парках с детских горок, или связывают женщин и раскуривают над ними сигары. И пришлось признать неоспоримый факт: моя профессиональная деятельность была успешной. "Но ведь безногие не водят безногих, - закричал мой разум, - слепые и хромые не исцеляют хромых и слепых!" Однако издалека, с галерки моей души, какой-то голос с безмерной иронией мне ответил: "Чушь и бред! Ты, Иммануэль Брокау, гений из фаянса - треснувший, но блестящий! Твои задраенные глаза видят, твои заткнутые уши слышат! Твой расщепленный разум исцеляет на некоем подсознательном уровне! Браво!" Но нет, я не мог жить со своими совершенными несовершенствами. Не мог понять или принять это нахальное и таинственное нечто, которое сквозь преграды и завесы играло со всем миром в доктора Айболита и исцеляло зверей. У меня было несколько возможностей. Не вставить ли опять контактные линзы? Не купить ли слуховой аппарат? Ну, а потом? Обнаружить, что я утратил связь со своим скрытым и лучшим разумом, великолепно приспособившимся и привыкшим за тридцать лет к моему плохому зрению и моему никудышному слуху? Или остаться слепым и глухим и работать, как прежде? Это, думал я, было бы возмутительным обманом, хотя репутация у меня оставалась бы белоснежной и свежевыглаженной, будто только что из прачечной. И я ушел на покой. Упаковал чемоданы, бежал в золотое забвение и позволил себе закупорить мои ужасные и удивительные уши...
Мы ехали вдоль берега, был жаркий послеполуденный час. Временами на солнце наплывали небольшие облака. На пляжах и на людях, рассыпанных по песку под разноцветными зонтиками, туманились тени.
Я откашлялся.
- Скажите, доктор, неужели вы не будете больше практиковать?
- А я и теперь практикую.
- Но ведь вы только что сказали...
- Практикую неофициально, без приемной и без гонорара - с этим все кончено, - и доктор негромко рассмеялся. - Но все равно загадка не дает мне покоя. Как удавалось мне исцелять всех наложением рук, когда руки у меня были по локоть обрублены? Но те же руки работают и сейчас.
- Каким образом?
- А моя рубашка. Вы же видели. И слышали.
- Когда вы шли по проходу?
- Совершенно верно. Цвета. Рисунки. Тот мужчина видит одно, эта девочка - другое, тот мальчик - третье. Зебры, козы, молнии, египетские амулеты. "Что это, а что это, а что то?" - спрашиваю я. И они отвечают, отвечают, отвечают. Человек в рубашке с тестами Роршаха. Дома у меня дюжина таких рубашек. Всех цветов и узоров. Одну, перед тем как умереть, расписал для меня Джексон Поллак. Каждую я ношу день, а если получается хорошо, если ответы четкие, быстрые, искренние, содержательные, то и неделю. Потом сбрасываю старую и надеваю новую. Десять миллиардов взглядов, десять миллиардов ответов ошеломленных людей. Вы хотите знать, не продам ли я эти рубашки вашему психоаналитику, приехавшему сюда отдохнуть? Или вам - чтобы тестировать друзей, шокировать соседей, щекотать нервы жене? О нет, ни в коем случае. Это мое собственное, личное и дорогое моему сердцу развлечение. Разделять его со мной не должен никто. Я и мои рубашки, солнце, автобус и тысяча дней впереди. Пляж ждет. А на нем - мои дети, люди! Так и брожу я по берегам этого летнего мира. Здесь нет зимы - правда, удивительно? - и даже, кажется, нет зимы тревоги нашей, а смерть - всего лишь слух где-то там, за дюнами. Я хожу где и когда мне заблагорассудится, набредаю на людей, и ветер хлопает моей замечательной полотняной рубашкой, надувает ее, как парус, и тянет то на север, то на юг, то на юго-запад, и я вижу, как таращатся, бегают, косятся, щурятся, изумляются человеческие глаза. И когда кто-нибудь что-нибудь говорит о моем исчерченном чернилами хлопчатобумажном флаге, я замедляю шаг. Завожу разговор. Иду некоторое время рядом. Мы вместе вглядываемся в огромный кристалл моря. В то же время я вглядываюсь искоса, украдкой, в душу собеседника. Иногда мы гуляем вместе часами, и тогда в нашем затянувшемся сеансе участвует также и погода. Обычно одного такого дня вполне достаточно, и я, ничего с него не взяв, отпускаю здоровым ни о чем не подозревавшего пациента, не знающего даже, с кем он гулял. Он уходит по сумеречному берегу к вечеру более светлому и прекрасному. А слепоглухой человек машет ему вслед, желая счастливого плаванья, и, довольный результатом, спешит домой, чтобы скорее сесть за радостный ужин. Или иногда я встречу на пляже какого-нибудь сонного человека, у которого бед столько, что их, извлекая наружу, не уморишь в ярком свете только одного дня. Тогда, будто по воле случая, мы снова набредаем друг на друга неделей позже и вместе идем вдоль полосы прибоя, и с нами наша передвижная исповедальня, которая существовала всегда. Ибо задолго до священников, до горячих шептаний и раскаяний, гуляли, разговаривали, слушали и в разговорах излечивали друг друга от обид и отчаяний друзья. Добрые друзья все время обмениваются огорчениями, передают друг другу свои душевные опухоли и таким путем избавляются от них. На лужайках и в душах копится мусор. В пестрой рубашке и с палкой для мусора с гвоздем на конце я каждый день на рассвете отправляюсь... наводить чистоту на пляжах. Так много, о, так много тел лежит там на солнце. Так много душ, затерявшихся во мраке. Я иду среди них... стараясь не споткнуться.
Ветер дул в окно автобуса, прохладный и свежий, и по разрисованной рубашке задумавшегося старика, как по морю, пробегала легкая зыбь.
Автобус остановился.
Доктор Брокау увидел вдруг, что ему надо выходить, и вскочил на ноги:
- Подождите!
Все в автобусе повернулись к нему, словно зрители, ожидающие увидеть на сцене выход премьера. Все улыбались.
Доктор потряс мне руку и побежал к передней двери. Около нее, изумленный своей забывчивостью, обернулся, поднял темные очки и, прищурившись, посмотрел на меня слабыми младенчески-голубыми глазами.
- Вы... - начал он.
Я уже был для него туманом, пуантилистской грезой где-то за пределами зримого.
- Вы... - воззвал он в чудесное облако бытия, обступавшее его плотно и жарко, - не сказали мне, что видите вы. Так что же, ч_т_о?!
Он выпрямился во весь свой высокий рост, показывая эту невероятную, вздувавшуюся на ветру рубашку с тестами Роршаха, на которой беспрерывно менялись цвета и линии.
Я посмотрел. Я моргнул. Я ответил.
- Рассвет! - крикнул я.
От этого мягкого дружеского удара у доктора подкосились ноги.
- Вы уверены, что не закат? - крикнул он, приставляя ладонь к уху.
Я посмотрел снова и улыбнулся. Я надеялся, что он увидит мою улыбку - в тысяче миль от него, хоть и в том же автобусе.
- Да! - прокричал я. - Рассвет. Прекрасный рассвет.
Чтобы переварить это, он зажмурился. Большие руки прошлись по краю его ласкаемой ветром рубашки. Он кивнул. Потом открыл светлые глаза, махнул мне рукой и шагнул в мир.
Автобус тронулся. Я посмотрел назад.
И увидел, как доктор Брокау идет через пляж, где лежит в жарком солнечном свете тысяча купальщиков - статистическая выборка для опроса общественного мнения.
Казалось, что он идет, легко ступая, по волнам людского моря.
И все то время, что я мог его видеть, он шел по ним в ореоле славы.

Буду очень рада услышать ваши мнения и комментарии по поводу этого рассказа.

---

Всех с 8 Марта!

@темы: арт

---

Простите, фанаты СасуНару и НаруСасу

@темы: Учиха, арт, Naruto

---

Над полями зелеными, над лесами темными
Летает белая птица.
Над холмами далекими и горами высокими
В чистом небе кружится.
Средь высокой травы храбрый воин лежит,
Храбрый воин, убитый в бою.
А душа в вышине над телом кружит
И поет небу песню свою.
Тоскливую песню, как ей тяжело
Без родимого тела одной.
Просит небо она, молит Бога она
Подарить ей вечный покой.

@темы: мои стихи, о жизни, о смерти и прочем

---

Выложила на фикбук 7-ю главу "Глаза...". Перед этим ее прочитала. И к своему ужасу обнаружила,что мне было совершенно неинтересно. Будь я читателем, дальше читать бы не стала. Не знаю, продолжу ли фик, но в моей голове у него уже статус заморожен. По крайней мере, в ближайшее время продолжение писать точно не буду.
Еще решила перечитать "Словно во сне". Похохотала и удалила. Хочется его переписать и выложить в нормальном виде, потому что идея мне нравится, но нцу читать страшно (а точнее - смешно и стыдно перед прочитавшими). Настроение, как ни странно, поднялось. Нужно почаще что-нибудь удалять

@темы: фанфики, размышления

---

Наруто и Саске

10.03.2012 в 17:00

Пишет [J]Eleya[/J]:

Очередная подборка Наруто и Саске)**большая
Итак, мну давно не ходил в гости к своему любимому артеру.
Первым, обнесенным стал Black Russian ( ссылка на блог - здесь )

исчо Наруто и Саске ( недоНца), команда номер 7, и снова Наруто и Саске...и ничего кроме Наруто и Саске. Наруто - викинг, Наруто -великий ловец бабочек, Наруто в магазине, Наруто на крыше, Наруто/Саске и аркан, Наруто -повелитель Кьюби, и прочие жутко улыбательные арты.

и еще от него же




















Сборная солянка



Два арта, выложенных ниже, уперты отсюда. Понравились просто краски.




а откуда это было потащено, сейчас и не вспомнить. КСЛ (аркан), остальное ...покрыто тайной
Некоторые арты абсолютно дурацкие( излишне дефчачьи) и кошерные , но меня подкупили атмосфера.
Особенно Наруто -викинг

@темы: Учиха, Узумаки, арт, Naruto

---

Desperatio

Автор: Nero Nebbia
Персонажи: Нагато/Итачи
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш, Драма, POV, AU
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Один день. Мысли Нагато

Так приятно просыпаться и видеть перед собой теплый взгляд антрацитовых глаз. Так приятно тихо разговаривать с дорогим человеком, лежа рядом, под одним одеялом. Касаться его раскрытой ладони, проводить пальцами от его запястья к сгибу локтя, видеть улыбку, тронувшую тонкие губы и смех во взгляде. «Щекотно» - говорит он, дергая рукой, когда я, едва касаясь, поглаживаю мягкую кожу.

Так приятно сидеть в маленькой, уютной кухоньке и пить ароматный чай, изредка перебрасываясь репликами. Редко и особенно ценно – найти человека, с которым даже молчание подобно разговору. Безмолвному, сотканному из мыслей, сплетающихся воедино как тела под покровом ночи.

Он поднимает взгляд, глядя на меня исподлобья – слегка удивленно, слегка вопросительно. Протянуть руку, коснувшись бархатистой щеки, длинной челки, скрывающей его лицо. Он поднимает руку, переплетая свои пальцы с моими. Улыбается – одними глазами, сверкнувшими в какой-то момент почти ослепительно ярко.
Тишина и спокойствие завтрака с любимым человеком. Так приятно.

Больно. Видеть, как он склоняется над очередной жертвой, заглядывая ей прямо в глаза. Жертва смотрит на него как бабочка, попавшая в сеть пауку. Страх. Липкий и осязаемый, от которого хочется избавиться, смыв с себя под горячими струями душа. Если б это помогло.

Мучительно больно было ровным бездушным голосом отдавать ему приказ и видеть, как едва заметно дрогнули ресницы, а недавнее домашнее тепло и нежность исчезали из глаз, сменяясь неприятным холодом. Словно на моих глазах душу вынули из тела, оставив лишь живую оболочку, машину для убийств.

Страшно видеть вместо недавнего тепла холод и пустоту в бездонных глазах. Слышать тихий, вкрадчивый голос говорящий жертве, что и когда она должна сделать. Не оставляющий выбора. Не жестокий, но и не жалеющий. Бесстрастный и равнодушный.
Видеть его таким и чувствовать, как страх сдавливает сердце, потому что ты не знаешь, какой же Итачи настоящий. Теплый и ласковый дома или же такой, как сейчас, бесчувственный робот, создающий другого бесчувственного робота. Итачи – мастер, у которого еще не бывало осечек. Все жертвы выполняли в точности всё, что он говорил им; всё, что говорил ему я.
Здесь, на работе, он моя марионетка, задача которой создание других марионеток, послушных и исполнительных. Все мы такие. Я тоже марионетка, хозяина которой он не должен узнать никогда. И это единственное, чего я боюсь – их встречи.

Он отпускает жертву, впрочем, уже оружие, живое и бесчувственное. Она медленно, неестественными шагами уходит. И в ту же секунду он оборачивается, глядя прямо на меня. Пристальный взгляд, который я не могу расшифровать. Обвиняющий, понимающий? И отчего-то так больно становится. Он не должен был здесь оказаться.

И снова приятно. Покрывать ночью его тело поцелуями, жадно и жарко, без слов, жестами, прося прощения. И снова он становится прежним. Теплым и податливым, родным, любимым. Отвечает на мои ласки, прижимается ближе. И не хочется замечать капельку льда, застывшую в его глазах, и не хочется думать, что была эта капелька еще до нашей встречи, а сейчас становится всё заметнее. Хочется лишь одного – быть с ним, рядом, пока есть возможность.

@темы: Учиха, Узумаки, фанфики, Naruto, Нагато/Итачи

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ПЧ

Мой первый ПЧ -  oversoul12
Рада видеть Вас у себя

@темы: арт, ПЧ

---

Лицо на стене

Автор: Nero Nebbia
Рейтинг: G
Жанры: Драма, Философия, POV
Размер: мини
Саммари: Лицо с круглыми чёрными глазами, похожими на пустые глазницы смотрит с белой стены. Наверху, у самого потолка. Смотрит, словно следит.
От автора: Навеяло... почти месяц назад.

Лицо с круглыми чёрными глазами, похожими на пустые глазницы смотрит с белой стены. Наверху, у самого потолка. Смотрит, словно следит.
Нарисованное, неживое. А кажется, словно живое. И мороз пробирает от этого взгляда. Других. Не меня.
Многие не обращают на него внимания, проходят мимо, глядя лишь вперёд. Замечают те, что смотрят вверх. Кто-то удивится, но не почувствует тревоги – толстокожий, приземлённый. Таким легче живётся. У них на всё есть разумное объяснение, на всё готовый ответ. Даже на то, что нельзя объяснить.
Кто-то вздрогнет и испуганно отведёт взгляд, стараясь унять внезапно заколотившееся сердце. Впечатлительный. Может, суеверный. С этим жить сложнее, но только и жизнь интереснее. Не ограниченная рамками обыденности, с ангелами и демонами за каждым плечом, с домовым под батареей и соседками-ведьмами. Такие люди останавливаются, когда им перебегает дорогу чёрная кошка и оглядываются назад, чтобы проверить, не идёт ли кто-то другой, после кого можно будет идти спокойно дальше. Такие люди плюют через плечо и стучат по дереву, говоря, что на самом деле не верят в приметы, но в душе так не считают. Таким людям хочется верить в сказку. Хорошо это или плохо? Кто знает…
А лицо взирает на них одинаково и безразлично. Ему-то какое дело?
Есть люди, которые посмотрят на него и уйдут, чувствуя что-то странное. Не тревогу, но забыть лицо сразу не получится. Будут пол дня его вспоминать, пытаясь понять, что же странное в нём может быть. Что неправильное. Возможно, им ночью приснится кошмар. А может, нет. Кто знает… А потом забудут его. Может, вспомнят когда-нибудь, что было на прошлой работе что-то… Что? Уже не вспомнят. Останутся лишь ощущения, лёгкая тревога, засевшая в груди, попытки напрячь память. Безрезультатные естественно. Разве может простой рисунок означать что-то настолько важное, чтобы помнить о нём? Даже те, вторые, забудут, переключившись на новый суеверный страх.
Найдутся те, кто улыбнётся. Счастливые. Оптимисты. Им даже в унылом, нарисованным чёрным углём лице позитив видится. Может, им показалось, что он улыбается? Странные люди. Загадочные. Смотрят на всё с улыбкой, отрицая печальную действительность. Легко ли им это даётся? Кто знает…
А если долго смотреть на лицо, начинает казаться, что оно двигается. Вроде и незаметно, что именно в нём меняется, а движение чувствуется. Неуловимое, может и нет его. Есть лишь уголь да белые офисные обои.
Однажды директор заметил это лицо. Вздрогнул, стёр носовым платочком выступивший на лбу пот и велел обои переклеить. Сказал, что ремонт пора сделать. Собрался, наконец. Уже какой месяц его упрашивали, а он всё не соглашался. Бюджет не позволяет. А сейчас стало страшно, и бюджет сразу позволил.
Содрали старые обои, приклеили новые. Старые, когда валялись на полу, кто-то на них воду пролил, прямо на лицо. И казалось, словно оно плачет.
А потом старые обои на свалку отвезли. И лицо тоже там оказалось. Среди мусора и вони, с поплывшими чертами нарисованных глаз и губ, намеченного двумя точками носа.
В тот же день, в той же комнате, но на противоположной стене часы остановились. В очередной раз. Потом снова затикали, тихо, словно с надрывом, из последних сил. Часто они так ломались. Старые были. И дешёвые, чтоб на починку деньги тратить. Проще новые купить.
Что и сделали. Тот же директор приказал, раскошелился. А часы вместе с обоями на свалке оказались. Тикали какое-то время. Пока дожди не начались. Осень ведь. Дождь – нормальное дело.
Только вот для механического предмета и для бумаги это смерть. Не такая, как у людей. Гораздо проще. И боли никакой нет. Это ведь предметы – они не чувствуют ничего.
Так всё и закончилось. Под струями осеннего дождя.
Откуда это знаю я? Всё просто.
Я – часы.

@темы: мои ориджиналы, размышления, о жизни, о смерти и прочем

---

01.02.2013 в 01:46

Пишет  [Noctis]:

Под настроение

Текст

В прохладном гладком хрупком мире
Отгородив его стеною
Живет создатель роз и лилий,
Боготворящий неживое.
С улыбкой ласковой Джоконды
С глазами, как у манекена,
Хозяин сумрачной Голконды
Спасает красоту от тлена.

Стекла осколки больно ранят
По льдинке в глаз, в язык, и в сердце
Свой хрупкий мир цветов стеклянных..
Он снова закрывает дверцу.

Здесь время тихо застывает
На листьях каменной росою,
И душу здесь свою скрывает
Боготворящий неживое.
Боясь едва пошевелиться
Он замер, слёзы скрыв под маской
Ведь может так легко разбиться
Мир из стекла, задетый маской.

Стекла осколки больно ранят
По льдинке в глаз, в язык, и в сердце
Свой хрупкий мир цветов стеклянных..
Он снова закрывает дверцу.

Текст

Чёрные птицы в клетки закованы.
Вещие птицы, Божии вороны.
Прокляты небом, землёю не приняты,
Дьяволом брошены и Богом покинуты.

Чёрные птицы летают над городом
Птицы способны уморить богов голодом.
Вещие песни поют запрещённые
Божии ангелы, никем не крещённые.

Чёрные птицы в стаи сбиваются.
До хрипоты с Богом спорить пытаются.
Плач и мольбы облекают угрозами.
Терновый венец украшают розами.

Чёрные птицы в небо влюбляются.
От безответности в пропасть бросаются.
Сердце разбито и крылья изломаны –
Так погибают Божии вороны.

@темы: декаданс, арт, вороны, музыка, о жизни, о смерти и прочем, impression

---

Записалась сегодня на ФБ-2013, бетой. Хотелось бы ещё что-нибудь сделать, меня распирает командный дух но лучше не надо. Более-менее нормально писать начала совсем недавно и пока стоит набраться опыта. Если только неожиданное вдохновение появится... Ладно, это в следующий раз. И, не загадывая наперёд, еще и рисовать буду. Сто лет этого не делала.

@темы: Учиха, конкурс, Naruto, надежда

---

Решение

Название: Решение
Автор: Nero Nebbia
Жанр: драма, ангст, AU-канон, намёк на слэш
Персонажи: Саске, Итачи
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: смерть персонажа
Саммари: Немного другой финал битвы Итачи и Саске. POV Саске. Зарисовка под арт
От автора: Долго смотрела на картинку, пытаясь представить, о чем думал Саске в тот момент и… внезапный порыв вдохновения.

Ты неподвижно стоишь спиной ко мне. Спутанные чёрные волосы, стянутые на затылке в хвост, спадают на спину. Плечи подрагивают, до моего слуха доносится тяжёлое, неровное дыхание.
Рука крепче стискивает катану. Бешеный стук сердца отдаётся в ушах и мозгу тяжёлой дробью, причиняющей боль. Тело кажется чужим, каждый шаг к тебе даётся с трудом, словно гравитация вдруг стала сильнее, придавливая к земле. Хочется упасть на неё и не двигаться, вдыхая сырой аромат редкой подгнивающей травы, перебирая пальцами мелкие камешки, смешанные с песком.
Почему ты не двигаешься? Или ждёшь, когда я подберусь ближе и атакуешь? Ха! Не надейся! Я больше не слабый ребёнок и убью тебя прежде, чем ты шевельнёшься. Ещё несколько шагов…
- Ты и правда стал сильным, Саске…
Твой слабый голос с лёгкой хрипотцой заставляет замереть на месте. Каждый звук впивается в мозг острыми иглами. Почему я не слышу обычного высокомерия?! Почему собственное имя в твоих устах звучит как и много лет назад – с заботой и любовью, давно истлевшей и развеявшейся пеплом над опустевшими домами клана Учиха? Я слышу бесконечную усталость в твоём голосе. Хочется оглохнуть и ослепнуть, вырвать из сердца и памяти твой образ, чтобы ты исчез – бесследно и навсегда.
- Я убью тебя. Сейчас, - каждое слово даётся с трудом, пропитанное многолетней ненавистью и болью, сжигающими меня изнутри.
- Так что же ты медлишь?
Рука, сжимающая катану, предательски дрожит, в горле стоит ком. Ты прямо передо мной. В последний раз я находился от тебя так близко три года назад, когда ты пытался похитить Наруто. Сейчас ты не многим выше меня, хотя в детстве казался очень высоким и взрослым. Я мечтал стать на тебя похожим, чтобы быть как можно ближе. Сейчас я близко. Впервые за последние годы могу коснуться тебя.
Не знаю, зачем это делаю. Обнимаю за шею, прижимаюсь к твоей спине и кладу голову тебе на плечо. Тяжесть, сковывающая моё тело, уходит, растворяясь в холодном воздухе, наполненном духом недавней битвы, оборвавшейся внезапно, подобно слишком сильно натянутой струне. Дикая мелодия прервалась, оставляя после себя оглушающую тишину. Словно мир замер.
Это не значит, что я простил. Наоборот. Ненависть достигла своего апогея, наполняя меня до краёв, сжигая душу неугасимым пламенем Аматерасу.
Ты тёплый. Повзрослевший, изменившийся, но нечто неуловимое осталось прежним. Возможно, это лишь иллюзия, моё отчаянное желание вернуть хоть частичку твоей прежней любви.
Наполнившая меня дикой волной ненависть внезапно превращается в боль. Невыносимую, ударившую сильнее тысячи ран, сильнее твоего Цукиёми. Так сильно, что не хватает воздуха в лёгких, и я беспомощно открываю рот, как рыба на песчаном пляже, ещё живая, но в предсмертной агонии, обречённая на скорую смерть.
Крепче прижимаюсь к тебе, стараясь унять убийственную боль. Ты – ненавистный мне человек, ты – последний, с кем меня связывает что-то. Больше ничего не осталось. Кажется, что даже этот мир не держит меня в своих узах, и я покину его, как только исполню свой долг. И последую туда, где наша семья, где ты никогда не будешь.
- Саске?.. – в твоём дрогнувшем голосе звучит растерянность. Невыносимо. Почему? Почему ты не говоришь, что я слаб, раз до сих пор не убил тебя; почему ты так вздрогнул, когда я обнял тебя? Сотни «почему», как в детстве, когда ты терпеливо отвечал на мои бесчисленные наивные вопросы…
- Я… ненавижу… тебя… - произношу с трудом, сквозь ком в горле, готовый в любую секунду перерасти в рыдания. Нельзя этого допустить.
- Ненавижу… ненавижу… - шепчу как мантру, занося над тобой катану. Сейчас ты умрёшь.
За долю секунды в голове проносятся сотни мыслей и воспоминаний. Всю свою жалкую, проклятую жизнь я жил ради тебя. Стать таким же как ты, получив твоё и отцовское признание, стереть тебя с лица земли, отомстив за наш клан. Что я буду делать, когда тебя не станет? Есть ли смысл в моём дальнейшем существовании? И есть ли в этом мире хоть что-то, ради чего стоит жить?
В памяти проносятся лица команды № 7. Люди, ставшие в какой-то момент родными для меня, но… Сейчас это просто люди, такие же, как тысячи других, виденных мною в моей никчёмной жизни. Не значащие больше ничего.
Решение приходит внезапно, и в тот же момент боль проходит. Лёгкая улыбка трогает губы, на душе становится спокойно и умиротворённо. Слушаю стук твоего сердца – единственный по-настоящему важный для меня звук. Всё правильно. Именно так и должно быть.
Остро-заточенная катана со свистом рассекает воздух, легко разрывая тонкую одежду и вспарывая кожу. Глубоко вонзаясь в живую плоть. Насквозь…
Две жизни одним ударом. По животу течёт кровь, капая тёмными каплями на землю. Кровь последних из клана Учиха.
Хех. Даже умираем мы вместе.
- Ты… - не можешь договорить. Чувствую, как тяжелеет твоё тело в моих руках.
- Я ненавижу тебя, Итачи… - срываются с губ слова. Хриплые, смешанные с текущей изо рта кровью.
Тело сводит судорогой, сознание медленно уплывает, забирая с собой все мысли. Закрываю глаза, хватаясь за тебя, как за спасательный круг. Никогда не отпускать. Ни в этой жизни, ни в следующей.
Наверное, так и должно быть.

@темы: Учиха, фанфики, Naruto

---

Вдохновил стих Снежного Ирбиса

Жизнь без прикрас. Всё чётко, всё ясно.
Верить, любить здесь слишком опасно.
Серые башни – город-столица:
Можно счастье найти, иль утопиться.

@темы: мои стихи, о жизни, о смерти и прочем

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Цитаты о масках

***
— Почему ты в маске?
— Чтобы тебя не напугать.
— Конечно, лыжная маска так успокаивает.
(с) Страшно красив

***
Не стоит заглядывать под чужие маски. Потому что иногда ты можешь увидеть то, чего совсем не ждешь. Сломанную напрочь психику. Вдребезги искалеченную душу. И больные, страшно больные глаза.
(с) Дарья Романович. Внушение

***
Маска, которую люди носят в обществе, всегда интереснее, чем лицо, скрывающееся за ней.
(с) Оскар Уайльд. Упадок лжи

***
Маска всегда скажет нам больше, чем само лицо.
(с) Оскар Уайльд

***
Изменить наружность человека лучше, чем убить его. Сделать навсегда маской собственное лицо человека — что может быть остроумней этого?
(с) Виктор Гюго. Человек, который смеётся

@темы: маски, цитаты, о жизни, о смерти и прочем

---

Странно у меня настроение меняется. После того, как закончила "Отвергнутого солнцем" была очень счастливая. Потом настроение потихоньку стало понижаться. Промежуточное состояние особенно хорошо для творчества. И вот сегодня оно понизилось до особенно низкой отметки. Когда была на улице - говорю так, словно целыми днями сижу в бункере и лишь изредка выбираюсь на поверхность - не могла смотреть на людей. Хотелось послать весь мир. А потом, в какой-то момент оно резко повысилось. Странно, не правда ли? Люблю самоанализ.

@настроение: Отличное

@темы: размышления, о жизни, о смерти и прочем

---

619 глава

Хмм… я Первого представляла более серьёзным человеком. Видимо, Киши решил сделать его более похожим на Наруто. Провести очередную параллель с гг. Тут куда не плюнь, все на Наруто похожи, даже Обито в детстве >.<
Саске говорит об Итачи: «Значит, это было правдой». Он, блин, до сих пор не верит?!!
«Именно Учиха ставят дружбу и любовь превыше всего». Кишимото их вначале злодеями сделал, жаждущими власти, а теперь решил облагородить. Как и с Итачи. Хотя мне это, конечно, очень приятно.
По поводу конца даже не знаю, что сказать.
И всё же, несмотря на недовольство, я рада, что говорили об Учихах, об их чувствах, о чувствах Мадары.

@темы: Учиха, размышления, Naruto

---

Тихо и монотонно
Плачет за стенкой. Больно
Сдавливает сердце. Знакомо
Шорох за дверцей и снова
Взглядом смотрю сонным.

@темы: мои стихи